Сфинксъ 1911 №8

Сфинксъ.

Одна изъ легендъ русской исторіи. П. П. Гнѣдича..

IV.

ѣсть о женитьбѣ молодого Новоскольцева явилась неожиданностью для всего уѣзда только потому, что всѣ думали о свадьбѣ со старшей сестрою. Больше всѣхъ была недовольна мать Кости.

— Почему же не Вѣра? — спрашивала она всѣхъ. — Вмѣсто красавицы, умницы — какую-то замухрыжку, какого-то дичка.

Когда она спрашивала объ этомъ Костю, онъ отвѣчалъ:

— Chère maman, — вѣдь не вы на ней женитесь, а я, —такъ не все ли вамъ равно?

— Но, другъ мой, вѣдь я ей буду свекровью. Вѣдь она будетъ своя!

— Почему своя? Мы уѣдемъ отъ васъ. Ея отецъ даетъ мнѣ Подгорное, что на Окѣ. Мы васъ безпокоить не будемъ.

— При чемъ тутъ безпокойство? Какъ трудно съ вами, нынѣшними, говорить!

Катя не стала разговорчивѣе, сдѣлавшись невѣстой. Почему-то всѣмъ представилось, что она будетъ краснѣть и конфузиться своего положенія. Но она появлялась всюду совершенно спокойной; ея большіе глаза сіяли такимъ ровнымъ свѣтомъ; только на щекахъ заигралъ легкій румянецъ, котораго прежде не замѣчалось на ея блѣдномъ личикѣ.

Съ Пасхи началась спѣшная поготовка къ свадьбѣ, такъ какъ рѣшено было вѣнчаться въ іюлѣ, сейчасъ послѣ Петрова поста. Старикъ Проселковъ ремонтировалъ заново въ Подгорномъ домъ для молодыхъ и хотѣлъ всю спальню выписать изъ Парижа, но военныя осложненія не позволяли осуществить этого замысла.

— Не все ли равно? —утѣшалъ его Костя. —Выпишемъ потомъ, —черезъ годъ, черезъ два. И Катѣ и мнѣ до этого очень мало дѣла.

А между тѣмъ гроза надвигалась. Войска Наполеона перебросились черезъ Нѣманъ, и Великая армія двинулась въ центръ Россіи. Какъ туча саранчи, ползла она, все истребляя. Хлѣба погибали подъ копытами конницы, рушились подожженные дома, дымились цѣлые города, —и прожорливый змѣй двигался все дальше и дальше. Спокойное настроеніе противниковъ войны вдругъ смѣнилось затаенными безпокойствомъ. Муравьиные инстикты „всѣ за одного, одинъ за всѣхъ“—вдругъ проснулись во вчерашнихъ полусонныхъ обывателяхъ.

— Къ намъ въ губернію не дойдешь, —говорила мать Кости, принимаясь за варку варенья. — Слава Тебѣ, Господи, что Костя у насъ тогда въ военную не пошелъ.

Отецъ его, Андрей Павловичи, тоже былъ въ деревнѣ, потому что лѣчился отъ ревматизма. Но только началась война, онъ всполошился.

— Надо, душа моя, ѣхать, надо, —говорили онъ женѣ.

— Безъ тебя съ Бонапартомъ не справятся? —подсмѣивалась она. —Сиди ужъ дома, грибы собирай.

Нѣтъ, мнѣ теперь полегчало. — Да мнѣ въ Петербургъ предлагаютъ, въ свиту...

Наканунѣ его отъѣзда къ нему пришелъ Костя.

— Отецъ, —сказали онъ: —я не могу оставаться здѣсь, поступаю въ ополченіе.

Отецъ испуганно глянули на него:

— А что мать скажетъ? Она не пуститъ.

— А я ей ничего не скажу, пока не соберусь уѣзжать. Ты-то меня благословляешь?

— Голубчики!.. Я тебѣ выхлопочу... Ты къ Барклаю въ адъютанты... Только вотъ строя не знаешь.

Но сынъ отказался отъ всякой протекціи, сказалъ, что самъ себя устроить.

— Родной мой, да вѣдь ты—царевъ крестникъ!

— Тѣмъ лучше для меня...

— Ну, спросить меня, гдѣ ты, въ какой части — я даже не знаю, если ты помимо меня захочешь!

— Я напишу.

— А невѣста какъ же? Говорили съ ней?

— Нѣтъ еще... Свадьбу отложить придется.

Но съ Катей разговори приняли совсѣмъ другой обороти.

— Милый, —сказала она: —я только и ждала этого. Я только и думала о томъ: неужели ты не поѣдешь въ армію?

Онъ притянули ее къ себѣ и крѣпко прижали губы къ ея губами, —въ сущности, это былъ первый поцѣлуй, который она ему давала смѣло и властно, какъ женщина и подруга.

— А свадьбу отложимъ? —спросилъ онъ.

— Зачѣмъ? —удивилась она. —Напротивъ, обвѣнчаемся какъ можно скорѣе.

Онъ засмѣялся:

— Ты не боишься стать вдовой послѣ перваго замужества?

Она покачала головой.

— Я не знаю, что тутъ смѣшного? Если я узнаю, что мужъ мой убитъ при защитѣ родины, —я смѣяться не буду. Но я ни за кого замужъ, кромѣ тебя, не пойду. Такъ пусть же я потеряю лучше мужа, чѣмъ жениха.

Она говорила это совершенно спокойно, не высвобождаясь изъ его объятій.

— Мнѣ жаль одного: что я не могу быть съ тобой тамъ, — сказала она. —Если бъ я могла обрѣзать волосы и служить тебѣ, какъ денщики, —это было бы величайшими счастьемъ.

— Ну, это ужъ вздоръ, —сказалъ онъ. —Мало тамъ дѣла будетъ! А ты хочешь, чтобъ я о тебѣ больше думалъ, чѣмъ о службѣ.

— Война—ужасная вещь, —говорила она, тихо проводя рукой по его волосами. —Но когда наступаетъ минута — не надо ни о чемъ думать.

— Да я и не думаю, —сказалъ Костя.

Свадьбу сыграли. Отца уже не было. Онъ выѣхалъ въ Москву, получивъ приказаніе состоять при государѣ. Да и размолвка между отцомъ и сыномъ не прекращалась, тѣмъ болѣе, что Константинъ сказали:

— Я бы на твоемъ мѣстѣ не приняли предложенія поступить въ свиту: я бы прикомандировался къ дѣйствующей арміи.

Отецъ оглянулся на дверь и тихо сказалъ:

— Думалъ я, —мать не позволяетъ.

Сынъ косо усмѣхнулся и проговорили:

— Ахъ, отецъ, —какая ты баба!

Генералъ вспылилъ.

— Прошу тебя не забываться, мальчишка! — сказали онъ, стараясь придать своему лицу строгость.

Но у него никогда это не выходило, и лицо попрежнему было добродушно.

— Слушай, —проговорилъ онъ на прощанье. — Послушайся хоть въ одномъ моего совѣта. Если хочешь поступить въ ополченіе, я тебѣ дамъ письмо къ Ростопчину. Онъ мой старый пріятель и на-дняхъ долженъ получить высокое назначеніе.

Но Костя отклонилъ и это. Отецъ махнулъ рукой и сказалъ:

— Чортъ съ тобой! Дѣлай, какъ хочешь!

Въ самый день свадьбы Костя получилъ изъ Москвы письмо отъ отца.

„Я Ростопчина предупредила—писалъ онъ. —Ты можешь къ нему явиться всякую минуту. Дѣлай, какъ хочешь. Онъ назначенъ здѣсь генералъ-губернаторомъ съ чрезвычайными полномочіями. Что я скажу царю, если онъ спроситъ про тебя? У меня языкъ не поворотится сказать, что ты въ ополченіи. “

Въ этотъ же день, когда въ домашней церкви происходило вѣнчаніе Кости, случилась непріятность въ семьѣ Василія Петровича: пропала Вѣруся.

Вѣруся пришла въ такое отчаяніе, что предложеніе сдѣлано не ей, а Катѣ, — что три дня ничего не ѣла. Потомъ она объяснила сестрѣ:

— Ты, Катя, пойми одно. — я совсѣмъ-совсѣмъ, ни чуточки не люблю твоего Костю, и, какъ мужчина, онъ мнѣ совсѣмъ не нравится. Но я не могу допустить, чтобъ ты вышла замужъ раньше меня.

— Что же ты сдѣлаешь?

— Тоже выйду замужъ.

— За кого?

— Надо подумать. Еще мѣсяцъ впереди.

Рядомъ съ ними стоялъ полкъ, и ротмистръ Боровитиновъ очень ей нравился. Они танцовали всю зиму на балахъ, и онъ за ужиномъ ловко подавалъ ей на кончикѣ сабли шампанское. Выборъ ея и палъ на него.

— Какъ ты думаешь, отецъ отдастъ за него? — спрашивала она сестру.

— Да почему жъ не отдастъ?

— Да потому, что это — санкюлотъ. У него ни впереди ни позади ничего. Онъ въ долгахъ по уши. При этомъ первый бретеръ въ полку!.. Охота тебѣ выходить за такого!

Зато красивъ!

Что ротмистръ могъ въ этомъ отношеніи постоять за себя, — едва ли можно было спорить. Онъ былъ, несмотря на сравнительную молодость, владѣлецъ огромныхъ усовъ, которые составляли „единственную его движимость“, — какъ самъ онъ ихъ называлъ. Глаза у него тоже были удивительные: въ нихъ была написана такая томность, что никому и въ голову не приходило, что онъ на своемъ вѣку выбилъ нѣсколько сотенъ зубовъ только однимъ денщикамъ, не считая уже рядовыхъ.

Она назначила ротмистру рѣшительное свиданіе въ глубинѣ ихъ стариннаго сада. Тамъ подъ старымъ дубомъ, въ послѣобѣденное время, когда и Василій Петровичъ и тетушка спали, — они сошлись...

Но свиданіе продолжалось недолго.

Сестра застала Вѣру лежавшую на кровати, всю въ слезахъ; она только повторяла:

— Боже мой, Боже мой! Только этого недоставало.

Когда она нѣсколько успокоилась, —дѣло объяснилось.

— Пойми весь ужасъ! Я, лично я дѣлаю ему предложеніе, а онъ мнѣ отвѣчаетъ: „Я бы считалъ величайшимъ счастьемъ назвать васъ моей женой, но это невозможно“. Я подумала, что онъ считаетъ себя недостойнымъ меня. И говорю ему: —„Будьте откровенны! “ А онъ отвѣчаетъ: — „Я не могу жениться... “ И опять на глазахъ слезы! Тогда я сказала: —„Что бы то ни было, я готова ко всему“. Онъ и говоритъ: —„Я и безъ того двоеженецъ! “ Можешь себѣ представить, какой ужасъ!

— Гдѣ же его жены? —спросила Катя.

— Почемъ я знаю? —Не все ли мнѣ равно—гдѣ онѣ! —раздраженно воскликнула Вѣра и опять уткнулась въ подушку.

Тѣмъ страннѣе было для Кати, что она пропала.

V.

Василій Петровичъ послѣ вѣнца объяснилъ дочери, что наканунѣ къ нему явился ротмистръ съ необъятными усами и сдѣлалъ предложеніе Вѣрусѣ. Его это такъ взволновало, что онъ, выгнавъ ротмистра, три часа не могъ отпоиться брусничной водой, а потомъ позвалъ Вѣрусю и сказалъ, что если она будетъ давать поводъ всякимъ проходимцамъ приходить къ нему просить ея руки, такъ онъ и ее такъ же выгонитъ, какъ этого усатаго. Вѣруся ничего не сказала, только закусила губу и ушла. По наведенному слѣдствію оказалось, что она дала цѣлковый конюху, чтобы онъ доставилъ Боровитинову записку, —что и сдѣлано было поздно вечеромъ. А сегодня на утро въ ея комнатѣ нашли открытое окно и слѣдъ ея ногъ на сыромъ пескѣ дорожки. Онъ велъ въ липовую аллею, къ старой калиткѣ, и потомъ терялся въ травѣ.

— Ты ей скажи, —говорилъ Василій Петровичъ Катѣ: — что она можетъ теперь считать себя подкидышемъ, — потому что у меня такихъ дочерей быть не могло. Пусть она на глаза мнѣ не показывается: она мнѣ столько же нужна, какъ вонъ та облѣзлая кошка. Изъ приданаго она не получить ни шиша. Но если ты думаешь, что я тебѣ отдамъ ея часть, — ты заблуждаешься. Дай тебѣ, —ты отдашь ей. Вѣдь отдашь?

— Отдамъ.

— Ну, такъ вотъ, —получишь свою долю—и больше ничего.

Рѣшено было, что послѣ свадьбы молодые на три дня останутся

у ея отца, а затѣмъ Константинъ ѣдетъ въ ополченіе. Но произошло еще одно обстоятельство, что омрачило эти три дня.

Когда молодые послѣ вѣнца, въ коляскѣ, запряженной четверкой, ѣхали въ Проселково, —на заворотѣ у стараго березняка они увидѣли лежавшую фигуру, повидимому, женщины. Константинъ велѣлъ остановиться, пошелъ къ лежащему тѣлу и увидѣлъ худенькую молодую женщину, лежавшую ничкомъ на травѣ. Онъ приподнялъ ея голову. Отъ глаза черезъ щеку тянулся синій подтекъ. Лѣвая рука была обнажена и тоже багрово-синяго цвѣта. На женщинѣ были изодранные остатки простого деревенскаго платья. Глаза были закрыты, но она тяжело дышала.

Константинъ крикнулъ жену; та тоже выпрыгнула изъ коляски и подошла къ мужу. Онъ молча показалъ ей безкровное лицо женщины.

— Держу пари, что это изъ иппокритовскихъ, — сказалъ онъ. — Ее нельзя оставлять. Сейчасъ подъѣдетъ подвода съ вещами, — тамъ вмѣстѣ съ горничными ее можно будетъ уложить.

Вскорѣ подвода подъѣхала. Женщину подняли, она слабо застонала. Подложили сѣна и поѣхали дальше.

При входѣ молодыхъ Василій Петровичъ, отдуваясь отъ выпитаго за обѣдомъ у Новоскольцевыхъ шампанскаго, взбѣшенный на уходъ Вѣры и съ шеей, натертой докрасна воротникомъ мундира, встрѣтилъ ихъ на крыльцѣ и по старому обычаю осыпалъ овсомъ. Исполнивъ этотъ обрядъ, онъ сказалъ:

— Ну, слава Богу, покончили всю чепуху!

Онъ пошелъ къ себѣ въ кабинетъ и позвалъ туда зятя.

— Вотъ, — сказалъ онъ, показывая на перевязанныя туго пачки ассигнацій: —вотъ Катькина доля—бери.

Константинъ посмотрѣлъ на деньги равнодушно.

— Куда жъ я ихъ возьму? —спросилъ онъ. —Вѣдь я черезъ три дня ѣду.

— А мнѣ что за дѣло? Бери, куда хочешь! Я вынулъ ихъ— назадъ не положу. А то еще придетъ французъ, все сожжетъ, — я же виноватъ буду.

— Отдайте Катѣ.

— Да ты хоть сочти.

— Не хочу, —стоить марать руки.

— Вотъ упрямый дьяволъ! —возмутился Василій Петровичъ.

— У насъ есть какая-то общность въ характерахъ, — замѣтилъ ему на это зять.

Тесть открылъ глубокій ящикъ стариннаго стола и брезгливо сталъ туда сметать пачки.

— Пусть пока гніютъ здѣсь, —проговорилъ онъ.

„Молодой“ засталъ свою жену въ маленькой комнаткѣ. Тамъ, на деревянной кровати, обложенная подушками, лежала найденная женщина, а Катя съ арникой хлопотала возлѣ нея, засучивъ рукава своего домашняго капотика и, кажется, забывъ даже совсѣмъ, что только-что обвѣнчалась.

— Это ужасно, —у нея все тѣло въ ранахъ! —сказала Катя.

Онъ взглянулъ на блѣдное продолговатое лицо больной. Большіе черные глаза смотрѣли лихорадочно. Каштановые волосы густыми волнами лежали по плечамъ, — ихъ только-что расчесали; ее надо было бы отнести въ баню и вымыть, но Катя отложила это до завтра.

— Иппокритовская? —спросилъ Константинъ.

— Конечно. Она два дня не ѣла.

— Сбѣжала?

— Да, изъ погреба.

Лицо ея вдругъ судорожно искривилось отъ сдержанныхъ рыданiй.

— Баринъ, батюшка, не выдайте меня, — заговорила она. — На смерть заморятъ меня. И такъ я три мѣсяца на цѣпи просидѣла.

— Я тебя не выдамъ, не бойся, —сказалъ Константинъ.

До глубокой ночи Катя возилась съ нею. Позвали старую Матрену, пользовавшую всю дворню и даже нѣкоторыхъ помѣщиковъ піявками и банками. Матрена, несмотря на опытность въ своемъ дѣлѣ, не выдержала и сказала:

— Аспиды подлые!

Катя долго не могла успокоиться. Они до свѣта сидѣли въ спальнѣ, она разсказывала, что урывками узнала отъ Фроси. Костя слушалъ, стиснувъ зубы и нервно ходя по комнатѣ.

— Крѣпостное право—величайшее зло, —сказалъ онъ. —И за то, чтобъ оно было отмѣнено, я былъ бы готовъ отдать и тѣло и душу.

Утромъ пріѣхали отъ Иппокритова люди съ требованіемъ выдать бѣглую дѣвку.

— Какую дѣвку? —освирѣпѣлъ Василій Петровичъ.

Онъ не спалъ всю ночь и готовъ былъ перепороть явившихся пословъ.

— У васъ скрывается поднятая вчера на дорогѣ бѣглая дѣвка Евфросинія, —заявили ему. —Вчера наши мужички видѣли, какъ ваши люди на подводу ее клали

Старикъ прогналъ иппокритцевъ и потребовалъ къ себѣ зятя.

— Бѣглыхъ, братецъ, я держать не согласенъ, — сказалъ онъ. —Чтобъ духу ея не было.

— Нѣтъ, я ея не отдамъ, — сказалъ Костя. —То-есть не я, а жена не отдастъ.

— Какая жена? —выпучилъ на него глаза Василій Петровичъ.

— Да Катя!

— Ахъ, да, Катя, —тоже—жена! Пошли ее ко мнѣ.

Катя тоже подтвердила, что она Фроси не выдастъ.

— А знаешь, чему ты подвергаешься за это? —спросилъ отецъ.

— Ничему я не подвергнусь, если отъ мукъ человѣка спасаю. —Вы вотъ послушайте, что она разсказываетъ.

Фрося за ночь нѣсколько успокоилась. Ее утромъ обмыли въ банѣ, надѣли на нее чистое бѣлье и платье. Маленькая, гибкая, лѣтъ двадцати-семи, она совсѣмъ не была похожа на крестьянку. Катя привела мужа и отца къ ея постели и велѣла ей разсказывать.

— Ты отчего такая тощая? —строго спросилъ Василій Петровичъ.

— Отощаешь! —отвѣтила она,

— Ну, говори, —поощрилъ старикъ.

— Что же говорить... Меня тринадцати лѣтъ взяли къ барину... Подошелъ онъ ко мнѣ въ деревнѣ: —„Покажи, говоритъ, мнѣ глаза! Отвести, говоритъ, ее къ дѣвкамъ на ихъ половину! “

— Quelles yeux! Je comprend се prokwoste Hyppokritow, —сказалъ Василій Петровичъ.

— Жили мы, —продолжала Фроси: —всѣ за желѣзными рѣшетками. Къ окнамъ подходить нельзя было. Даже родителей не допускали, не только братьевъ или сестеръ.

— И много васъ тамъ было? —спросилъ Константинъ.

— Много, баринъ. И постоянно мѣнялись. Два года дѣвчонка побудетъ, —не понравится, не угодить чѣмъ—сейчасъ на попятный заводъ.

— Да, я знаю, это у него все равно, что Сибирь, —усмѣхнулся Костя.

— Я-то еще долго прожила, —продолжала Фрося: —четырнадцать лѣтъ. Потомъ не въ мочь стало. Брать мой при звѣринцѣ состоящимъ былъ. Зайцы у него жили. Выпустилъ ихъ, чтобъ травить. А одинъ заяцъ и не побѣжалъ.

— Съ чего же же это онъ? —полюбопытствовалъ старикъ.

— Да кто его знаетъ, —можетъ, боленъ былъ, можетъ—другое что. А только не хотѣлъ отъ собакъ бѣжать... Баринъ осердился. Дали брату плетей, рогатку надѣли, на цѣпь посадили...

— Такъ онъ и ходилъ съ нею? —спросила Катя.

— Нѣтъ, сударыня, —цѣпь-то къ стѣнкѣ прикована. Ну, проѣла рогатка шею брату—распухла она, гноиться стала... Сидѣлъ онъ въ темномъ подвалѣ.

— И теперь тамъ сидятъ? —спросилъ Константинъ.

— И посейчасъ человѣкъ тридцать сидитъ—и бабы и дворовые. А другой у меня братишка былъ двѣнадцати лѣтъ; онъ при павлинѣ былъ. Павлинъ заболѣлъ, —такъ брата посѣкли и годъ на хлѣбѣ и водѣ продержали. И мать за него тоже на годъ на поташный заводъ сослали.

— А чѣмъ ты-то провинилась? —спросила Катя.

— А сговорились, сударыня, мы, дѣвушки, просить барина, чтобъ допустилъ родныхъ повидаться съ нами, хотя бы черезъ рѣшетку окна. Вѣдь хоть бы я: четырнадцать лѣтъ отца-матери не видала... Осердился баринъ. И прежде меня наказывали, но все же не такъ... Пятьдесятъ плетей дали.

Катя вскочила:

— Слышите, папа, слышите?.. А вы говорите: бѣглую скрываютъ! Дальше Фрося, дальше.

— Ну, а потомъ на поташный заводъ. Тамъ съ сестрой Марьей каждый день сто ушатовъ воды да полтораста носилокъ золы надо было перетаскать. А кромѣ хлѣба—ничѣмъ не кормили. Обмирать мы начали. По нѣскольку разъ въ день отъ слабости безъ всякихъ чувствъ лежали. Пришелъ разъ баринъ, спросилъ, гдѣ я, —узналъ, что больна, —за волосы на работу самъ привелъ...

— Слышите, слышите! — говорила Катя, то краснѣя, то блѣднѣя.

— Да, слышу, —буркалъ отецъ.

— Это все ничего... А вотъ потомъ...

Фрося остановилась.

— Ну, что же, говори! —сказалъ Константинъ.

— Третій братъ, Ѳедя, у меня поваръ. Зашла я къ нему на минутку повидаться. И увидѣлъ меня на грѣхъ баринъ.

— А развѣ нельзя? —спросила Катя.

— Съ родными-то видѣться? Да ни въ какомъ случаѣ! Вотъ тутъ-то при всей дворнѣ такъ меня наказали, что двѣ недѣли прійти въ себя не могла... А Ѳедю сейчасъ же въ солдаты сдали...

Съ ней сдѣлалась истерика. Ея маленькое тѣло судорожно вздрагивало, и она вся такъ и билась на кровати.

Катя наклонилась надъ нею и, приглаживая волосы, сказала:

— Не бойся, —я тебя не отдамъ.

Старикъ всталъ съ мѣста и, хлопнувъ дочь по спинѣ, проговорилъ:

— И не отдавай.

VI.

Около полудня подъ окнами раздался топотъ коней, и къ подъѣзду подскакала коляска, запряженная четверикомъ въ рядъ пѣгихъ. Два рослыхъ гусара, стоявшіе на запяткахъ, спрыгнули прежде, чѣмъ экипажъ остановился, и высадили изъ него Иппокритова.

Это былъ человѣкъ лѣтъ сорока-пяти, статный, высокій, съ небольшими карими глазками и атлетическимъ сложеніемъ. Онъ большими шагами вошелъ на крыльцо и сказалъ дежурившему лакею:

— Доложить барину, что я самъ пріѣхалъ.

Онъ былъ рѣдкимъ гостемъ у Проселкова, —въ послѣдній разъ пріѣзжалъ лѣтъ пятнадцать назадъ. Но всѣ его хорошо знали въ лицо—какъ грозу окрестныхъ мѣстностей.

Василій Петровичъ завтракалъ съ молодыми въ старой, полутемной столовой дома, построеннаго еще при Елисаветѣ. Когда ему доложили объ Иппокритовѣ, онъ даже салфетку сорвалъ съ себя.

— Чортъ бы его дралъ! —крикнулъ онъ. —Вотъ еще распутывайся съ этимъ прохвостомъ!

— А ужъ это предоставьте мнѣ, —сказалъ Костя.

— Нѣтъ, —остановила его жена. —Буду говорить съ нимъ я.

— Ты? —удивился Костя. —Почему?

— Онъ меня скорѣй пойметъ. Я найду, что ему сказать.

Костя вопросительно посмотрѣлъ на тестя.

— А пусть, —отвѣтилъ онъ на его нѣмой вопросъ. —Хуже не будетъ.

Катя зашла къ Фросѣ. Та лежала въ конвульсіяхъ на своей постели, узнавъ, кто пріѣхалъ. Увидѣвъ Катю, она сползла на полъ и обхватила ея ноги.

— Ангелъ-хранитель мой, спасите! —шептала она. —Последней вашей рабой буду, только не отдавайте меня ему.

Катя подняла ее, тихо поцѣловала въ лобъ и сказала:

— Успокойся!

Потомъ накинула шаль поверхъ новаго, только-что надѣтаго платьица, — и вся свѣжая, юная, съ дѣтскими широко-открытыми глазами пошла въ залу.

Тамъ мѣрилъ изъ угла въ уголъ огромными шагами Иппокритовъ. Когда въ дверяхъ показалась Катя, онъ остановился и слегка прищурился.

— Я дочь Василья Петровича, —сказала она.

Онъ вѣжливо поклонился и сказалъ:

— Я долженъ видѣть вашего батюшку.

— Онъ устали отъ вчерашняго дня, —отвѣтила она: —и поручили мнѣ принять васъ.

Иппокритовъ началъ крутить усъ, что у него всегда было признакомъ недовольства.

— Мнѣ едва ли удобно бесѣдовать съ вами, — проговорилъ онъ.

— Отчего же?

Онъ посмотрѣлъ въ ея почти-дѣтскіе, но строгіе и испытующіе глаза.

— Оттого что я пріѣхалъ по вопросу чисто хозяйственному.

— Я передамъ папа.

Она показала ему на кресло и сама спокойно сѣла напротивъ него.

— Я слушаю васъ, —проговорила она.

Лицо его утратило всякую любезность. Оно стало холоднымъ и жесткимъ:

— Дѣло идетъ о бѣглой, которая скрывается у васъ.

— Вы, вѣроятно, говорите о вашей женѣ—Фросѣ?

Онъ недовѣрчиво дернулъ головой:

— Виноватъ, какъ вы сказали, я не разслышалъ?

— Я сказала, что вы, вѣроятно, говорите о вашей женѣ, Фросѣ, которая дѣйствительно у насъ.

— Кто вамъ сказалъ, что она моя жена?

— Она сама. Она разсказала мнѣ, что вы четырнадцать лѣтъ были ея мужемъ.

— У меня такихъ женъ, какъ она, были сотни, —я этого не скрываю. Это было бы неприлично говорить такой молодой особѣ, какъ вы, но вы сами меня вызываете на такой разговоръ.

— Говорите: гораздо приличнѣе сознаваться въ своихъ преступленіяхъ, чѣмъ ихъ дѣлать.

Онъ косо усмѣхнулся:

— Вотъ не думалъ, ѣдучи сюда, что удостоюсь выговора отъ столь юной и очаровательной особы.

Ея бровки слегка дрогнули:

— У васъ достаетъ силъ шутить?

— Я въ прекрасномъ настроеніи духа, —проговорилъ онъ, закладывая ногу на ногу и слегка отваливаясь въ креслѣ, какъ бы показывая этими, что обычный свѣтскій этикетъ несовмѣстенъ съ ихъ разговоромъ.

— Послѣ того, какъ публично, передъ дворней наказали свою жену?

— Повторяю вамъ, она мнѣ не жена. Что я въ теченіе четырнадцати лѣтъ удостаивалъ ее... Да, —я подчеркиваю это выраженіе, хотя оно вамъ и не нравится, —хотя я удостаивалъ ее въ теченіе четырнадцати лѣтъ моихъ ласкъ, но я не считаю, что она стала мнѣ близка. Скажу вамъ больше...

Онъ цинично посмотрѣлъ ей въ глаза, какъ бы предвкушая ея негодованіе.

—У меня въ дворнѣ есть человѣкъ десять подростковъ—моихъ сыновей, которыхъ я все же не могу считать за мое потомство, потому что въ нихъ моя кровь совершенно испорчена и заражена ихъ хамской кровью...

Она слегка поблѣднѣла, опустила на секунду рѣсницы и потомъ опять подняла ихъ.

— Скажите, вы въ Бога вѣруете? —спросила она.

Онъ откинулъ голову назадъ и захохоталъ, показывая свои ровные, словно отточенные, большіе зубы. — Если вы когда-нибудь будете игуменьей, и вамъ дано будетъ право исповѣдывать мужчинъ, —сказалъ онъ: —тогда я вамъ отвѣчу на вашъ вопросъ.

— А такъ вы не рѣшаетесь?

— Я считаю неумѣстнымъ говорить съ вами о вѣрѣ и религiи. Но, впрочемъ, все равно...

Его лицо стало серьезно:

Почему вы думаете, что я могу не вѣрить въ Бога?

— Потому что кто хоть искру Бога носитъ въ своемъ сердцѣ, тотъ не станетъ жить, какъ вы.

— О, повѣрьте, я не грѣшнѣе Соломона, а ему Господь покровительствовали въ его многоженствѣ, —возразилъ онъ. —Наконецъ у магометанъ Аллахъ даже въ раю надѣляетъ праведника сотнями женъ, —а о землѣ нечего и говорить.

— Но вѣдь магометане не бьютъ плетьми своихъ женъ? —сказала Катя.

— Да, Ихъ сажаютъ въ мѣшокъ съ кошкой и собакой. Потомъ привязываютъ къ мѣшку камень и кидаютъ въ море. Я еще ни одной женщины не утопилъ...

Она печально улыбнулась.

— Есть чѣмъ похвалиться! —проговорила она.

— Но мы напрасно теряемъ время, сударыня, —продолжали онъ. —Я пріѣхалъ за этой, какъ вы изволите называть, женой, и безъ нея отсюда не уѣду.

— А что вы съ ней сдѣлаете?

— Это ужъ мое дѣло.

— Вы ее накажете?

— Непремѣнно.

— Жестоко?

— Останется жива.

Она оглядѣла его съ ногъ до головы.

— Въ васъ ничего человѣческаго больше не осталось? —спросила она.

— Я не хуже многихъ, —весело отвѣтилъ онъ.

— Какое же вы имѣете право чудесныхъ Божьихъ созданій превращать въ какія-то ходячія язвы, доводить ихъ до чахотки?

Онъ пожалъ плечами.

— Она—моя собственность, —сказалъ онъ. —Это все равно, что теленокъ, котораго я откармливаю для себя. Вѣдь это тоже Божье созданье. Этого теленка холятъ, берегутъ, отпаиваютъ молокомъ, держатъ въ превосходномъ тепломъ стойлѣ. Затѣмъ наступаетъ минута, когда это дивное созданіе съ темными задумчивыми глазами привязываютъ къ кольцу. Затѣмъ нашъ поваръ беретъ ножъ и пересѣкаетъ ему горло. Теленокъ дрыгаетъ ножками и издыхаетъ въ лужѣ крови. А черезъ два дня мы ѣдимъ великолѣпную банкетную телятину. Что же—проливать слезы надъ этимъ бѣднымъ созданьемъ, прославлявшимъ своимъ мычаньемъ Творца Небеснаго?

— Значитъ, по-вашему, между этими теленкомъ и вашими несчастными затворницами нѣтъ никакой разницы?

— Никакой. Теленка во всякомъ случаѣ я предпочитаю, а собаку тѣмъ болѣе. Мнѣ содержаніе собаки обходится около тридцати тысячи рублей въ годъ. На-дняхъ еще я за пару отдали цѣлую семью дворовыхъ...

— Слушайте, — заговорила Катя, вставая и опираясь на столъ. —Продайте мнѣ Фросю.

Онъ отрицательно покачалъ головой.

— Не хотите?

— Она должна быть наказана.

— Хотите тысячу рублей?

— Нѣтъ.

— Двѣ?

— Не возьму десяти. Скажу больше: — страстная мечта у меня имѣть Милку — гончую вашего теперешняго мужа. Если бы онъ мнѣ привези ее сами и просили обмѣняться на Фроську, я и тогда бы не отдали ея. Она—моя собственность, и я долженъ, чтобъ поддержать свою власть среди моихъ подчиненныхъ, наказать ее примѣрно, такъ, чтобъ мои привычные конюха поблѣднѣли.

Катя, вся трепеща, стояла передъ нимъ.

— Этого не будетъ! —сказала она.

— Будетъ! —увѣренно сказалъ онъ. —Я сейчасъ ѣду къ губернатору. Если вы ее скроете, то отвѣтите по закону.

Онъ всталъ и взялъ свою палку и шляпу.

— Послушайте, и нѣтъ средства заставить васъ отпустить ее добровольно? —остановила она его.

Онъ опытнымъ плотояднымъ взглядомъ посмотрѣлъ на нее.

— Есть, —медленно сказалъ онъ. —Есть. Вамъ стоитъ только...

Онъ сдѣлалъ паузу и стоялъ передъ ней, все не спуская съ нея глазъ:

— Вамъ стоитъ только пріѣхать ко мнѣ позавтракать... одной, безъ мужа.

Она молча показала ему рукой на дверь.

— Имѣю честь кланяться, —я ѣду къ губернатору, —сказалъ онъ и вышелъ.

Въ пріемной комнатѣ стоялъ Константинъ. Онъ тяжело дышалъ и, кусая губы, смотрѣлъ исподлобья на подходящаго.

Иппокритовъ не поклонился, —онъ подошелъ къ нему въ упоръ и ждалъ, чтобъ онъ далъ ему дорогу.

— Вы къ губернатору не поѣдете! —сказалъ ему Константинъ.

— Я ѣду къ нему сейчасъ, —отвѣтилъ Иппокритовъ.

— Съ такой физіономіей вамъ нельзя будетъ ѣхать...

Онъ размахнулся своей нагайкой, но въ тотъ же моментъ почувствовалъ, что его схватилъ кто-то за руку. Ударъ, направленный прямо въ лицо, попалъ въ лѣвую руку Иппокритова. Онъ выбилъ у него изъ руки палку и полосой накось разорвалъ кожу. Кровь мгновенно залила всю кисть. Иппокритовъ выхватилъ платокъ, туго обвилъ имъ руку и сказалъ Катѣ, все еще державшей мужа:

— Я завелъ конюховъ, чтобы били, кого я хочу, а лично не дерусь.

— Молчи! Ни слова ему въ отвѣтъ, —крикнула Катя мужу. — Идите!

Иппокритовъ поклонился и вышелъ.

Фросю могли взять только силой, но Катя допустить этого не хотѣла. Рѣшено было, что они сейчасъ же ѣдутъ въ Москву. Тамъ стоялъ пустымъ домъ Новоскольцева, такъ какъ отецъ уже уѣхалъ съ царемъ въ Петербургъ. Катя сперва думала, что будетъ жить съ отцомъ, пока мужъ будетъ въ арміи, а теперь рѣшила, что, пока есть возможность, лучше быть при мужѣ въ Москвѣ; она уговорила ѣхать къ Ростопчину.

Фросю, закутанную, они посадили въ дорожный дормёзъ вмѣстѣ съ собою. Тридцать верховыхъ, съ ножами, арапниками и ружьями за спиной, составляли эскортъ ихъ поѣзда. Они понеслись къ сѣверу, навстрѣчу неизвѣстному будущему.

Опасенія насилія со стороны Иппокритова были напрасны. Воль въ рукѣ и открытая рана заставили его поѣхать домой, и только когда разрывъ былъ зашитъ и забинтованъ, онъ вечеромъ прибылъ въ губернскiй городъ. Онъ зналъ, что губернаторъ его приметъ во всякій часъ. Но его не было въ городѣ. Онъ съ какимъ-то инженеромъ осматривалъ старые, поросшіе травой, валы на случай превращения ихъ въ батареи. Приходилось ждать до утра, такъ какъ съ вице-губернаторомъ онъ былъ въ ссорѣ и обращаться къ нему не хотѣлъ. Такимъ образомъ Новоскольцевы добрались благополучно до почтоваго тракта и, отпустивъ своихъ лошадей, помчались на почтовыхъ дальше.

Версты бѣжали за верстами. Они ѣхали и ночью, только напившись чаю и поужинавъ гдѣ-нибудь. Экипажъ былъ тяжелый, и, несмотря на шесть лошадей и на то, что Константинъ сулилъ ямщикамъ большія деньги, чтобы они гнали, —болѣе пятнадцати верстъ въ часъ они дѣлать не могли. Ближе къ Москвѣ дорога стала хуже, больше начало встрѣчаться обозовъ, чаще стали остановки. Уже разсвѣтало, и молочные туманы кое-гдѣ плыли по низамъ, когда далеко-далеко передъ ними блеснули при первыхъ лучахъ еще невидимаго солнца кресты московскихъ церквей. Съ горы на гору, между деревень, селъ и поселовъ подъѣзжали они къ огромной столицѣ. Если бы не лагерь съ раскинутыми палатками вправо отъ дороги и далекая труба горниста—пожалуй, ничто не говорило бы, что кровавая война царитъ надъ страною.

Кое-какъ къ девяти часамъ добрались до Никитской, гдѣ былъ домъ Новоскольцевыхъ. Ихъ не ждали, но домъ былъ въ полномъ порядкѣ, потому что генералъ уѣхалъ всего пять дней назадъ. Въ то же утро Константинъ явился къ Ростопчину, и тотъ ему сказалъ:

— Я все устрою. Дѣла найдется много. Жаль, что отецъ тобой недоволенъ. Желаю, чтобъ я былъ другого мнѣнія о тебѣ.

Константинъ разсказалъ и о Фросѣ.

— Ну, не думаю, чтобъ въ мое хозяйство сталъ мѣшаться Иппокритовъ, —сказалъ графъ. —Я скажу полицеймейстеру, чтобъ тебя оставили въ покоѣ.

Черезъ пять дней Новоскольцевъ получилъ въ Петербургѣ письмо отъ сына. Тотъ писалъ, что онъ поступилъ въ ополченіе къ Ростопчину, что вытянулъ плеткой Иппокритова, что жена его цѣлуетъ и надѣется скоро увидѣться съ нимъ, потому что, въ случаѣ крайности, поѣдетъ въ Царское Село къ своей теткѣ.

Старику непріятна была выходка сына по отношенію Иппокритова. Онъ рѣшилъ при случаѣ доложить объ этомъ государю. Но случая не было, хотя онъ ежедневно является по дѣламъ службы на Каменный Островъ. Послѣдній сухой разговоръ съ государемъ въ Финляндіи угнеталъ старика.

(Продолженіе слѣдуетъ).

Содержание №8 1911г.: ТЕКСТЪ. Сфинксъ. Одна изъ легендъ русской исторіи. П. П. Гнѣдича. —Праздникъ свѣта и свободы. (19 февраля 1861 года). Очеркъ Б. П. Никонова. —Университетскій вопросъ въ Гос. Думѣ. ( Вопросы внутренней жизни. )—Заявленіе. —Объявленія.

РИСУНКИ. „19 февраля 1861 года“ (16 рисунковъ, 11 портретовъ и 2 группы).

Къ этому № прилагается „Полнаго собранія сочиненій Ант. П. Чехова" кн. 2.

г. XLII. Выданъ: 19 февраля 1911 г. Редакторъ: В. Я. Светловъ. Редакторъ-Издат.: Л. Ф. Марксъ.