Иссык-Куль 1911 №6
„Иссык-Куль“.
(Киргизская легенда об исчезнувшем городе).
Путевые очерки Семиречья. С. Гуцулло.
Далеко, на многия сотни и тысячи верст, вдоль всей западной границы Китая тянутся мрачные, таинственные, покрытые вечным снегом цепи гор. Это—северные отроги Памир и западные склоны Тянь-Шаня. К западу они, под именем Алая, доходят до пределов ханства Бухарскаго, а с севера, обрываясь крутыми, едва доступными, скатами Кара-Тау, Балас-Тау и Ала-Тау, теряются среди безконечных песков средне-азиатских пустынь Муюн-Кум и Отрау.
Горы эти еще не изследованы, хотя попыток к всестороннему изучению было не мало, но пока все сделанное в этом направлении не дало существенных результатов, и горное царство попрежнему продолжает быть загадочным и недоступным, и естествоиспытателю придется еще много поработать над разрешением тех задач, которые ему предложит природа.
Издали горы напоминают взволнованное и внезапно окаменевшее море, но едва вы подыметесь хотя бы на одну самую незначительную и станете лицом к востоку, как перед вашими глазами раскинутся безконечным амфитеатром громоздящияся одна на другую вершины, незаметно уходящия ввысь и исчезающия в лазурном небе. Неприступными твердынями стоят они, увенчанные алмазною короною снегов, и так далеко ушли от земли, что и сами не в состоянии разглядеть, что творится в глубине их ущелий.
Непрерывными цепями, дробясь и множась, уходят они все дальше и дальше вглубь Центральной Азии. Мрачной таинственностью и грозным безмолвием веет от этих могучих горных исполинов, как бы уснувших в своем величии...
В глубоких падях и ущельях царствует подавляющее и гнетущее душу молчание... Словно ни одно живое существо не населяет эти горные трущобы, поросшия вековыми дубами, кедрами, карагачами и тополями, зарослями акации, абрикоса, яблонь, дикой розы и душистаго жасмина, затейливо перевитых цепким виноградом и павиликой.
И, точно боясь нарушить их сон, безшумно ступая, выйдет из зарослей медведь, сядет на краю обрыва и, тихо покачиваясь на задних лапах, любуется гордой красотою своих владений.
Но между тем в этом кажущемся безмолвии гор, поросших девственным лесом и камышом, кипит невидимая жизнь: пугливые и осторожные стада кииков, маралов, коз боязливо прячутся в зеленой чаще, готовые ежеминутно скрыться быстрыми скачками от когтей королевскаго тигра, барса, кровожаднаго каплана и голодной стаи забежавших со степи шакалов. Порою раздается в этих зарослях сдавленный вопль жертвы, растерзанной хищником, и снова тихо, снова та же подавляющая тишина.
Дивно хорошо, но и страшно быть здесь даже и днем, чувствовать эту величественную тишину и сознавать свое одиночество и безпомощность, невольно вздрагивая при малейшем шорохе и шелесте леса.
Но еще страшнее здесь ночью, когда из сонных долин и ущелий, подобно рою сказочных теней, подымутся седые туманы и тихо-тихо поплывут в вышине над причудливыми очертаниями скал, наполняя воздух непонятными звуками сказаний о том, что случилось в горах в давние, старые годы...
Подобно драгоценному сапфиру, окруженному венчиком сверкающих алмазов, раскинулось среди искрящихся снежных вершин Ала-Тау огромное темно-синее озеро Иссык-Куль („Горячее озеро“). Горы то спускаются к самой воде причудливыми обрывами, поражающими взор дикою красотою, то вздымаются из неизмеримой глубины отвесными скалами, фантастическими базальтовыми гротами, замками с башнями, воротами и гигантскими, повисшими над самою бездною арками, то принимают вид каких-то волшебных зданий самой замысловатой архитектуры.
Вода в озере теплая, солоноватая на вкус, богата различными минеральными соединениями, замечательно прозрачна и в зависимости от глубины изменяет цвет от нежно-голубого до темно-синяго и даже чернаго и считается весьма целебною.
Высокия горы и голубое небо с бегущими по нему белыми облаками радостно смотрятся в зеркальную поверхность озера, которое, несмотря на свои значительные размеры (около 200 верст длины и до 40—50 в. ширины), редко бывает бурным, но зато когда в ущельях завоет ветер и из разселин выплывут тяжелые грозовые тучи и повиснут сумрачными тенями — страшно тогда озеро! Холодом, точно из могилы, повеет на вас от потемневшаго озера. Тоскливо замечутся волны и, с глухим рокотом разбиваясь о скалы, выносят на берег человеческия кости и черепа племени, некогда населявшаго прибрежье.
Изредка, когда утихнет буря и успокоится озеро, на берегу находят выброшенные из недр его сосуды, обломки оружия и серебряные вазы...
Красота форм и художественность ювелирной отделки говорят о высокой культуре этого народа, история и быт котораго пока покрыты мраком неизвестности.
На дне его скрыто много тайн...
В юго-восточном углу озера приютился маленький городок Кара-Кол, переименованный ныне в Пржевальск в память умершаго там и похороненнаго великаго русскаго путешественника и изследователя Азии.
Невдалеке от него в тихую погоду сквозь прозрачную воду видны поглощенные озером развалины грандиозных сооружений и остатки разрушившихся стен. Из более мелких и доступных мест окрестные русские поселенцы извлекают для домашних поделок прекрасный глазированный кирпич, но туземцы и по сие время питают к озеру суеверный ужас и окружили его ореолом таинственности, легенд и преданий о провалившемся некогда городе Караколе...
Меня всегда привлекали киргизския народные сказки про богатырей, про их битвы с демонами и чародеями, про раздолье широких степей, про былую славу гор, и я нередко проводил целые ночи, не смыкая глаз, слушая бродячих сказочников-нищих, этих самобытных баянов гор и степей.
В большинстве случаев это—безхитростные по замыслу и исполнению сказки, да еще, при недостаточном понимании туземнаго наречия, дополненные собственным воображением, но иногда среди старых слепых дервишей, ревностных хранителей минувшаго, приходится встречать даровитых разсказчиков.
Некоторые из них умеют передавать легенды с такой неподражаемой дикцией, что даже жутко делается: действительность теряется, и картины далекаго прошлаго с поразительною ясностью выступают из тьмы веков и проносятся перед глазами...
Особенно одна как-то рельефно врезалась в мою память и запечатлелась там.
„Давно, так давно, что и люди перестали помнить, когда это было, на берегу Иссык-Куля стоял мрачный замок (Кара-Кол). Глубокия пропасти и непроходимые дебри окружали его со всех сторон. Принадлежал этот замок старому хану древняго и могущественнаго рода. Славился хан несметными сокровищами и безпримерною жестокостью к своим подданным и рабам. Слава про хана далеко гремела среди гор, а черная слава про его жестокость разносилась еще дальше... Хан не боялся Бога, а глухой ропот народа был ему не страшен, и он, слыша, что имя его вселяет ужас в самые неробкия сердца, только гордился этим.
Среди сказочной роскоши своего недоступнаго и проклинаемаго всеми замка, окруженный толпою преданных телохранителей и безмолвно исполнявших его желания рабов, хан не знал удержу ни своим прихотям ни своей жестокости.
Несмотря на старость, он был сластолюбив и для удовлетворения своих минутных влечений не щадил никого и ничего. Сотни прекраснейших женщин Индии, Ирана, приморских городов Ближняго Востока наполняли его дворец, гарем и аллеи садов и считали за счастье исполнить малейший каприз своего владыки. Но угодить ему было трудно... Не проходило недели, чтобы новая красавица не сменяла прежней, провинившейся и безследно исчезнувшей в подземельях мрачнаго замка.
Старый хан не знал ни любви, ни страсти, ни привязанности.
Но однажды до него дошел слух об одной девушке неземной красоты, дочери бедных кочевников, оставшейся сиротою по смерти своих родителей, и он решил овладеть ею.
Девушка жила в нескольких днях пути от Кара-Кола, в маленьком ауле, на берегу горнаго потока, бежавшаго по дну живописнаго ущелья.
На все заискивания и просьбы родственников женихов, предлагавших ей в замужество самых знатных и отважных джигитов, она отвечала постоянным отказом: „Я люблю другого! “
Кого любила девушка — никто не мог узнать, да и сама она того не знала... Она помнила только, что в одно раннее весеннее утро, когда солнце озарило снежные вершины родных ее гор, в прозрачном воздухе, сиявшем изумительною чистотою и напоенном ароматом распустившихся фиалок, ириса и горных лилий, явился пред нею на белом коне красавец-юноша в ослепительной мантии, затканной лучами золота и пурпура, —и она взвилась вместе с ним высоко-высоко над синеющим внизу в легкой дымке утренним туманом... Помнила, как они с быстротою вихря неслись в голубом эфире в недосягаемой вышине, как он обнимал ее, целовал, называл своей и, разставаясь с нею, снял с своей руки кольцо и, надев на ее палец, сказал: „Я скоро вернусь! Кольца никогда не снимай, и, пока оно у тебя, никакое несчастье тебя не постигнет! “— и стал невидим...
И теперь, когда посланные ханом распростерлись пред нею с дарами и выразили волю своего господина видеть ее в числе своих жен, она с негодованием оттолкнула ногой драгоценные подарки хана и воскликнула:
— Я люблю другого! И ничьей женой, кроме своего возлюбленнаго, не буду!
Сказав это, девушка вскочила и побежала в горы в надежде снова встретить дивнаго всадника и у него искать защиты. Но напрасно она звала, и тщетно стоустое эхо вторило ее зову—он был далеко и не слышал ее. Поздно вечером заплаканная девушка возвращалась домой и уже подходила к аулу, как вдруг из кустарников, росших вдоль дороги, выскочило несколько вооруженных всадников. Девушка вскрикнула и упала. Всадники подхватили ее и исчезли в темном ущелье.
Очнувшись, девушка увидела себя среди сказочнаго великолепия и окружавших ее гаремных женщин, в ярких, драгоценных одеждах, и поняла, что находится во власти хана, и что спрятаться или убежать невозможно, ибо все входы и выходы охранялись множеством евнухов и воинов в блестящем вооружении, и она решила скорее умереть, чем стать женою хана.
Но ее обаятельная красота и молодость так поразили стараго хана, что, когда он, не знавший никогда и ни в чем отказа, был оттолкнут неприступной красавицей, он, гордый деспот, склонился перед нею.
Он окружил ее неслыханной роскошью, царственным блеском. Но она любила другого, и никакие подарки, клятвы и обещания стараго хана не могли заставить ее изменить своей любви.
— Я люблю другого! — был ее постоянный ответ: — Отпусти меня, если любишь, а твоей я никогда не буду!
Так прошла зима, и вновь наступила весна, и все кругом проснулось от зимняго сна, засияло, зацвело и заблагоухало...
Девушка осунулась, побледнела, но стала еще прекраснее, и красота ее была еще обаятельнее. Попрежнему все происки стараго хана были безуспешны, попрежнему на все его угрозы и мольбы она отвечала отказом. Наконец зверь снова проснулся в хане, и он решил силой взять то, чего так безплодно добивался своей поздней любовью и подарками.
Он снова пришел к ней... Он обещал ей за любовь все, все—даже свободу!..
— Я люблю другого! —был прежний ответ.
Как разъяренный зверь, бросился хан на девушку, но она быстрее мысли выскользнула из его рук и вскочила на подоконник высокаго окна... Еще момент—и она стояла над зияющею во тьме бездною.
— Нет, хан, я не буду твоей! Никогда! Никогда!
И с громким проклятьем, разнесшимся стонущим звуком под высокими сводами зал мрачнаго замка, девушка бросилась вниз. Задрожали неприступные гранитные стены, рухнули высокие своды, и провалился в преисподнюю мрачный замок стараго хана.
А на месте его среди темных утесов засверкало голубое, как небо, и чистое, как хрусталь, озеро...
Под серебристою поверхностью озера в тихие летние вечера, когда солнце садится в горах, видны стены сказочнаго замка, с высокими лепными минаретами, золотыми куполами, причудливыми амбразурами ярко освещенных окон, и, точно звон серебряных колокольчиков, в этом подводном царстве раздается порою в теплые лунные ночи чарующее, полное безпредельной грусти, пение подводной феи, красавицы-девушки, и звуки этой песни разносятся далеко-далеко по спящим ущельям... Она поет в своей песне историю мрачнаго замка и оплакивает свою погибшую любовь, и грозными, могучими аккордами вторит ей эхо и далеко разносит ее проклятье насилью:
„Нет, хан, я не буду твоей! Никогда! Никогда! “
Пройдут года, быть-может столетия, и пытливая рука науки приподымет над озером таинственную завесу легенды и разскажет нашим потомкам о том, что скрыто на дне его, а пока о нем будут петь свои былины полудикие кочевники и с тоской вспоминать, сидя вокруг тлеющих костров, былое величие гор...
Содержание №6 1911г.: ТЕКСТЪ. Выбор. Повесть И. Потапенко. (Продолжение).—На „послушании“. Разсказ Г. Т. Северцева-Полилова (Продолжение).—„Иссык-Куль“. Путевой набросок С. Гуцулло.—Природа и искусство летания (Очерк).—М. М. Стасюлевич—Семиреченское землетрясение — Борьба с зеленым змием (Вопросы внутренней жизни.)—К рисункам.—Объявления.
РИСУНКИ. В перелеске.—Одинокия.—Теща.—Международная художественная выставка в Брюсселе (5 рисунков).—Семиреченская область (11 рисунков).— Природа и искусство летания (12 рисунков).—М. М. Стасюлевич.
К этому № прилагается: 1) „Ежемес. литерат. и популярно-научные приложения“ за февраль 1911 г., 2) „ПАРИЖСКИЯ МОДЫ“ за «Февраль 1911 г. с 54 рис. и отдельн. лист. с 29 черт. выкр. в натур. велич. и 13 рис. для выжигания по дереву.
г. XLII. Выдан: 5 февраля 1911 г. Редактор: В. Я. Светлов. Редактор-Издат.: Л. Ф. Маркс.
